Александр Бородянский. «Курьер». Повесть— Вот ваша рукопись, — сказал я спокойно, вынимая из папки стопку скрепленных бумаг. — Катя, — обратился профессор к девушке, — проводи молодого человека до дверей. Я покачал головой. — Спасибо, я не тороплюсь. Я, знаете, с удовольствием выпил бы чашку чаю и слопал бутерброд с маслом и сыром. При этих словах профессор чуть не задохнулся от возмущения. Он побагровел и так надулся, что казалось, сейчас полетит, как шар братьев Монгольфье. Каким-то чудом ему все же удалось остаться на земле. — Я же говорила, что он сумасшедший, — сказала Катя, пожимая плечами. — Что здесь сумасшедшего? — удивился я. — Я же не прошу у вас сто рублей взаймы. («И на том спасибо», — проворчал профессор). Человек голоден и просит стакан чаю и кусок хлеба. Что здесь такого? Мой вопрос явно поставил их в тупик. — Да, вообще-то... — промямлила Катя и вопросительно взглянула на отца, который уже совсем собрался улететь ввысь. — Проводи молодого человека на кухню, — сказал профессор, сдержавшись. — И дай ему стакан чаю и бутерброд. Мы с Катей пошли на кухню. Я сел за стол, накрытый клеенкой с видами столиц мира, а Катя зажгла плиту, наполнила чайник водой и поставила на огонь. После этого она села напротив меня. Мы посмотрели друг другу в глаза, и я улыбнулся, но у Кати лицо оставалось суровым. — Чего уставилась? — спросил я. — У тебя действительно не в порядке с мозгами или прикидываешься? — сказала она. — Да нет, мозги у меня в норме. — А впечатление такое, что они у тебя совсем не варят... Чайник вскипел и завизжал, как кошка, которой наступили на хвост. Катя сняла его с плиты, достала из шкафа маленький фарфоровый чайник, бросила в него две ложки чая и залила кипятком. Она вынула из холодильника масло, сыр и колбасу; поставила на стол хлеб и пачку печенья. — Лимона нет? — поинтересовался я. Катя вздохнула и полезла в холодильник за лимоном. Я сделал себе большой бутерброд с маслом и сыром, а сверху еще положил изрядный кусок колбасы. Налил чай в блюдце и долго дул на него, чтобы остыл. — Тебе в детстве не говорили, что чавкать неприлично? — сказала Катя. — Говорили. — А зачем чавкаешь? — Хочется... Катя рассмеялась. — А ты ничего... — сказал я. — В смысле? — Ну знаешь, так у тебя все в порядке... и фигура... Ноги там... — Это — в маму. У нее тоже ноги длинные. — Интересно было бы посмотреть. — Она попозже будет. — Знаешь, — сказал я, — у нас в школе учительница физики была... Такая симпатичная... Знаешь, такая фигура и грудь... В общем, интересная женщина. — Ну и что? — Катя была заинтригована. Она прикрыла дверь и подсела ко мне ближе. — Да ничего. Один раз она нам фильм показывала... Понимаешь, такой учебный фильм про всякие физические явления. А я сидел один, на задней парте... Она села рядом и... В общем, света не было, а она рядом... Я так разволновался и потихоньку к ней придвинулся... — А она? — спросила Катя шепотом. — Она сидит, как будто ничего не происходит. Короче, я ее обнял потихоньку... — А она? Я сделал себе новый бутерброд и продолжал беспечно: — Она ничего. Сидит — смотрит. Ну, потом, после урока, она говорит: «Мирошников, — это моя фамилия, — зайди ко мне после уроков». — А ты? — Ну, я и зашел... Она была в лаборантской. Знаешь, колбы там всякие и прочая дребедень... Она меня увидела, и грудь у нее вздымается, как волны на картине Айвазовского «Девятый вал». Я говорю: «Надежда Ивановна, я без ума от вас...» А она: «Мирошников, я — твоя...» И как бросится мне на шею! Ты понимаешь? — А ты не врешь? Я увидел, какое уважение засветилось в Катиных глазах. — С какой стати я буду тебе врать? — И что же потом было? Я не предусмотрел возможности подобного вопроса и замялся. — Да потом она в другую школу перешла, — уклончиво ответил я. — В общем, как-то все на том закончилось. Катя мечтательно вздохнула. — Да, — сказала она. — Я тоже была влюблена в одного учителя. Он у нас в десятом классе литературу и русский преподавал. Такой видный мужчина был... с усами... — Ну и как ты? — Да никак. Я один раз ему письмо написала, но он не ответил. Ты же понимаешь, я девушка, мне неудобно навязываться... — Это конечно, — согласился я. Мы замолчали. Мой рассказ явно произвел на Катю неизгладимое впечатление. — Ты вообще чем занимаешься? — спросил я. — Учусь в МГУ, — ответила Катя. — На первом курсе. — Понятно, — сказал я. — Я тоже мог бы сейчас учиться на первом курсе. — И что же? Я пожал плечами. — Да не захотелось. Вступительные я сдал на «отлично», а потом забрал документы. Решил жизненного опыта подкопить, в армии послужить. А то все лезут в эти институты, как кроты в норы... — Ты молодец, — восхитилась Катя. — Мне тоже не хотелось поступать. Но родители, их ведь не убедишь. — Родители есть родители. Я встал. — Что? Пойдешь? — сказала Катя. — Да, пора. Я, наверное, завтра опять зайду к вам. За рукописью. — Заходи. В прихожей я надел ботинки и куртку. — С папой я, пожалуй, прощаться не буду, — сказал я. — Да, не стоит, — согласилась Катя. — Ты его немного вывел из себя. Я вышел на улицу. Холодный осенний ветер хулиганил здесь: срывал с прохожих шляпы, бился в окна домов, завывал в подворотнях. Надвинув на голову капюшон куртки, я зашагал к метро. — Как дела? Что нового? — спросила меня мать во время ужина. — Наполеон Бонапарт родился в одна тысяча семьсот шестьдесят девятом году на острове Корсика, — ответил я. Так как рот у меня был набит, то получилось нечто невразумительное: «На-он бо-рт ди-у-сь в о-у-а-ка». Мама вполне удовлетворилась таким ответом. Только сказала: — Когда ты отучишься говорить с набитым ртом? Как маленький, ей-богу! После чая мы смотрели телевизор. Я плюхнулся в кресло, а мама села рядом за стол с кипой контрольных работ своих учеников. На кончик носа она водрузила очки, так что поверх них могла изредка бросать взгляд на телеэкран, и стала проверять тетрадки. Иногда она зачитывала оттуда вслух наиболее замечательные перлы. Как всегда, они исходили от некого Степакова, двоечника, сидевшего второй год в седьмом классе. << [1] [2] [3] [4] [5] [6] [7] [8] [9] [10] [11] ... [20] >>
Главная | Пьесы | Сценарии | Ремесло | Список | Статьи | Контакты
|